Я вошелв дом. Мнепопался подруку какой-тодетскийцветноймелок. И янаписал им надвери,котораяотделялаосновнуючасть дома отмаленькойспаленки: “Яскоровернусь”. И тогдамнепоказалось,что я невернусь туданикогда.
Я ехал вМоскву и невидел передсобой ничего,потому чтопередглазами уменя всестояли ульи сномерами накрышках. Япомнил все о каждойсемье.
– Кто-тозвонит вдверь? –спросил я.
– Яничего неслышала – сказалаМаринка.
– Пойдупосмотрю, –сказал я.
Я сталобходитьвокругнашего стола,и, когда я ужешел погостиной,раздался ещеодин звонок.Я открылдверь. Напороге стоялСаратов.
– Хей,Саратов! –сказал я. – Какхорошо, чтоты пришел.Давай заходи,брат. Садисьс нами. Как жемне тебя нехватало. Тызнаешь, у настут крупныенеприятности.НаМаринкинойхондеколодкипоизносились.Вот мы идумаем,чинить ее иливыбрасывать.
–Выбрасывать,конечно, –сказалСаратов.
– Точно!Мы тут таксообща ирешили.
– Ну ихорошо.
– Да тысадись,садись.
– Яненадолго, –сказалСаратов.
– Я знаю, –сказал я. – Язнаю. Адавай-ка яналью тебеотличноевиски –“Лафроиг”. Тывряд ли пробовалтакое. Искажи, побьетли оноСанькин самогон?
Саратовотхлебнул изстакана.
– М-м-м?! –сказал он.
– А-а, я жеговорил тебе!Слушай,Саратов, тызнаешь, о чемя тут толькочтовспоминал?
– О чем?
– О том,как я ехалтогда изБоганы вМоскву в самыйпоследнийраз и невидел передсобой ничего.
–Потому чтопередглазами утебя стоялиульи сномерами накрышках?
– Да. И япомнил все окаждой семье.Да я и сейчасвсе помню.
– Давайпроверим, –сказалСаратов. –Номер сто восемь.
–Зимовалая, –сказал я. – Вначале лета яотобрал у неечетыре рамкирасплода. Нов самую жарупчела все равновыкучиваласьна всехлетках. Но явсе-таки недал ейотроиться.
– Номерстопятьдесятпять.
– Соследамиглины накрышке? –спросил я.
–Можешь непродолжать.Номерпятьдесятчетыре.
–Отводок, –сказал я.
Это былотводок наплоднуюкавказскуюматку. Веснойпчела едваобсиживаладва сота с расплодом.И матказачервилабуквально на второйдень. А черезнеделю оначервила уже отбруска добруска. Безединогопропуска. И яставил подополнительномукорпусу каждуюнеделю. А вавгусте сшестикорпусов я снялпятьдесятполновесныхмедовыхрамок, запечатанныхкавказскойпечаткойтоже от брускадо бруска.
– Ну что,Саратов, твоидеды снималипо восемьпудов ссемьи?
–Бывало, –сказалСаратов.
– А тыпомнишь тотгод, Саратов,когда дождейне было ниодного с апреля.
– И виюле уже всеполя былиперепаханы, ивы стояли начерной земле.
– И мыстояли начерной земле.Иконтрольный улейпоказывалминус каждыйдень.
– А наследующийгод мы стоялина гречишном поле.И было оченьжарко. И я всебоялся, какбы опять непроизошлапрошлогодняяистория. Ивот прошелсильныйдождь. А наследующийдень с самогоутра сталопарить. Игречихаотрыгнула.
– Да, –сказалСаратов, – икогда тыутром зашел накрай поля, тоощутил сильнейшийтошнотворныйзапахгречишногонектара. И тыстоялполупьяный исмотрел, как вокругшевелилсяживойпчелиныйковер.
– Аосенью всяМосква с умасходила отнашегошоколадногомеда. И потомеще долго всеспрашивали онем. Нотакого медауже больше никогдане было.
– Азнаешь, о чемя сейчасдумаю? –сказал Саратов.
– О чем?
– Акакой же медбылсамым-самым?
– Можетбыть, тот,шоколадный?
– Можетбыть, – сказалСаратов.
– Нет, –сказал я. – Тыпомнишь нашсамый первыймед?
– Ссильным, нонежнейшимпривкусомкориандра?
– Ссильным, нонежнейшимпривкусомкориандра.Этот,наверное, ибылсамый-самый.
– Можетбыть, потому,что это былваш первый мед?
– Нет, –сказал я. – Яникогдапотом непробовал ничегоболеезамечательного.Мы собрали всего-тодвадцатьвосемь фляг снаших первыхдвадцативосьми семей.Но чистыйкориандровыймед был тольков первыхчетырехфлягах. Икогда мы попробовалиего прямо изфляги, у насглаза на лобполезли отмощного, всезабивающеговкуса кинзы.Но когда медсел, он сталудивительноспокойным инежным.Теперь этотмед мало ктоуже помнит.
– Аподсолнечныймедследующегогода? – сказалСаратов.
– Еголегче былоотколотьмолотком, чемотрезатьножом.
– А онвсе равнопросто таялво рту.
– Аразноцветпоследнихгодов – смесьподсолнуха,осота исурепки? Онбыл, какпаста, и с особомелкимикристаллами,как, впрочем,и весь нашмед.
– А тыпомнишь вашсотовый мед?
– Яготовил его всекциях.Всегонесколько секцийкаждый год. Влучшей семье.А когда пчелаготова былаужезапечататьмед, явскрывалпаруполновесныхрамок, и секцииполучалисьровными, безединого дефекта.
– Но,наверное,ничто немоглосравниться спрямо-такиошеломляющимвкусомтеплого, почтигорячегозабруса вмедогоннойбудке. И всегдабыло приятносмотреть натого, ктопробовал еговпервые.
– Апомнишь,Саратов, –сказал я, – какнаш Фима опрокинулкеросиновуюлампу вмедогонку?
– А ведьтыпредупреждалего, – сказалСаратов.
– А ведьяпредупреждалего.
– И ещедолго стоялау вас этакеросиноваяфляга меда.
– Икаждый из наспыталсяпопробоватьэтот мед. Номы так и недали егопчеле наобсушку.
– Да, втот годвообще однабеда шла задругой еще свесны.
В тотгод одна бедашла за другойеще с весны.Один изкамазов, накотором мывезли пакетыс пчелами изСочи, был безкондиционера.И когдаслучилась небольшаяполомка, онполчасапростоял на жаре.И хотя мы незапарилипчелу, онапошла наружуиз всехщелей.
И когдамы открылидвери камаза,чтобы разгружатьпакеты, нанасобрушилосьгигантскоепчелиноеоблако.
Пакеты –не ульи. И яприехал на